Не знаю насчёт других эпох, но что femme fatale нашего поколения, то есть шестидесятников, была Ася Пекуровская, первая жена Сергея Довлатова, – это безоговорочно

Роковых женщин,как известно, интересует не семья. А что же? Это легко показать на примере семьи роковой женщины и Сергея Довлатова. Такие глупости, как, например, тихое семейное счастье, совершенно не интересовали их. Только слава! Была ли Ася роковой женщиной? Безусловно была. И непременно должна была, хотя бы на время, соединить свою жизнь с гением – кто же ещё может «впаять» в янтарь вечности? Но чтобы представить себе великолепную Асю ласковой, нежной, связанной с кем-то любовной аурой и не видящей никого по сторонам? При всём уважении к Асе – никак не могу. Нечто подобное я замечал у выдающихся политиков, например, у Собчака – великолепное владение аудиторией и полная растерянность с человеком вблизи: как-то не наводится фокус, не налаживается контакт. Ася-то как раз общаться могла, но лучше – на людях.

Ася Пекуровская

Познакомившись с Асей в полутёмных пучинах модного тогда кафе «Север» с верным её «пажом», модным адвокатом Фимой Койсманом за спиной, я сразу был поражён её южной красотой, нежной матовостью кожи, сиянием огромных, умных, весёлых глаз, роскошными её формами под красным дорогим платьем. Но главное, что восхитило меня, – умная, насмешливая, дружеская, сразу как-то сближающая речь. Впрочем, – я тогда тоже был неплох и уже маячил в литературных неофициальных кругах – перед кем попало Ася своё обаяние не расточала. Довлатова рядом с ней не было (не помню – или «ещё», или «уже»), и мы стали с ней пересекаться, болтать, состязаясь в остроумии, в самых знаменитых тогда местах – в «Восточном», в «Европейской», в «Астории». Несколько раз компания вокруг нас вдруг рассеивалась, и я её провожал до родительского дома – на Четвёртой, кажется, Советской… И ни разу рядом с этой роскошной и знаменитой женщиной не возникло у меня желания как-то приласкаться, прильнуть (хотя вообще-то такие наклонности у меня были)… или даже что-то такое нежное сказать. Понимал – сразу напорешься на насмешку. Полутёмная лестница, где свидетели лишь коты и кошки, – это «был не её формат», как говорят нынче. И дружески простившись с ней, я бежал, помнится, к одной знакомой портнихе, с которой, надо признаться, никогда не бывал в обществе, но она замечательно годилась в темноте… а вот «засветиться» на весь свет – тут годилась лишь Ася. И надо сказать, тут она была бесподобна, она любила то, что любила, и входила в игру с огоньком, умом и азартом, зажигалась весельем.

Помню, как мы с ней, веселя и оценивая исключительно друг друга, шатались по тогдашнему «Пассажу», придя в восторг от придуманной нами нелепой фразы: «Скажите, пожалуйста, у вас есть шарфы хорошего качества?» – и, опережая друг друга и даже азартно оттирая другого плечом, спешили озадачить продавца. «Скажите…», «Слушаю…», «У вас есть шарфы хорошего качества?» – опередив другого, спрашивал кто-нибудь из нас, и, не дождавшись ответа продавца, мы, счастливые, как проказливые дети, мчались в другой отдел. Нет, в том, что ей нравилось, Ася не была скупа и расчётлива, талант, ум и веселье били ключом! Но постепенно стала выстраиваться главная её задача: выстроить всех! И тут уже вольности и промашки были недопустимы.

Послушаем Асю…

«Будучи человеком застенчивым с оттенком заносчивости, к концу третьего семестра в Ленинградском университете, то есть к декабрю 1959 года, я не завела ни одного знакомства, исключая, пожалуй, некий визуальный образ гиганта, идущего вверх по лестнице вестибюля университета… Вероятно, картина так засела в моём воображении, что, когда я услышала вопрос, адресованный явно мне: «Девушка, вам не нужен фокстерьер чистых кровей?» – и увидела Серёжино участ ливое лицо, я охотно и поспешно откликнулась: «Фокстерьер у меня уже есть, а вот в трёх рублях сильно нуждаюсь».

Так и вижу их сейчас, какими они были тогда: красивыми, умными, азартными, самоуверенными, с неясными ещё мечтами о непременно яркой судьбе. И у них – сбылось. Но – у каждого по отдельности. Начался их поединок – на всю жизнь. И вы, наверное, сразу почувствовали, что фокстерьер и три рубля тут абсолютно ни при чём, главное – выигрышная поза и блестяще построенная фраза. Это «фехтование» и было их основным занятием, упражнением в совершенстве, доказательством своих превосходств другому. Но хорошая ли это основа для женитьбы?

В интереснейшей книге «Когда случилось петь С.Д. и мне» Ася обвиняет Сергея в корыстном использовании людей и происшествий, и её доказательства достаточно убедительны. История их брака мучительна, противоестественна. Каждый стремился тут к победе, самоутверждению – и, значит, к поражению и унижению другого. Более неподходящих для семейного испытания людей, чем Ася с Серёжей, трудно было найти, но что этап этот был важен и даже необходим, причём для каждого, – несомненно. Притом два таких ярких лидера, как Сергей и Ася, уступить другому лидерство не соглашались никак. Ася была уже избалована поклонением ленинградского бомонда, а Довлатова явно не устраивала роль пажа. Он был измучен комплексами и тщеславием (как показала жизнь, вполне обоснованным), и терпеть Асино высокомерие и постоянное унижение не хотел, и всё, что мог делать в таком положении, – пытался унизить Асю.

В изощрённой борьбе друг против друга виртуознее всего они пользовались тем, чем сильнее всего были одарены, – талантом сочинительства, язвительно сочиняя историю их отношений – так, как каждому из них было интересней. И получается убедительно у каждого из них! Как бы незаинтересованность и даже случайность их союза с Довлатовым Ася, конечно, придумала. Свои действия и их последствия она прекрасно контролировала. Просто тогда не было на факультете человека, который был бы уже так любим всеми и знаменит, как Довлатов. Так что случайный их союз был отнюдь не случайным. Теперь, по плану Аси, было бы хорошо, чтобы вокруг «собралось лучшее общество».

«Как истый кавказец и жрец анклава… Серёжа любил кормить гостей с избытком и, по обычаю российского хлебосольства, умел делиться последним куском. Раздел пищи происходил в Серёжиной хореографии и при негласном (?! – Прим. авт.) уча стии Норы Сергеевны. Её стараниями на плите коммунальной кухни вырастала порция солянки на сковороде, которая могла бы составить днев ной рацион небольшого стрелкового подразделения, хотя и поедалась без остатка всего лишь узким кругом… чаще всего не превышающим четырёх едоков. Круг Серёжиных друзей стал пополняться «генералами от литературы» и продолжателями чеховской традиции: «Хорошо после обеда выпить рюмку водки и сразу другую». Так на арену вышли Андрюша Арьев, Слава Веселов, Валера Грубин».

Уже из этого маленького отрывка, взятого из книги Аси, видно, как она грациозно перетягивает центр событий к себе – мол, только тогда, когда она появилась в доме Довлатова и стала «хозяйкой салона», «круг Серёжиных друзей стал пополняться генералами от литературы». Меньше чем на «генералов» Ася не соглашалась. Думаю, что свою гвардию Довлатов всё же собрал сам, и несколько раньше. Другое дело, что никто из них отнюдь не отказывался общаться с очаровательной Асей, с весёлым, добродушным взором, трогательно стриженной под мальчика… Вела она себя действительно очень просто, весело, симпатично, остроумно шутила, талантливо каламбурила.

Сам Бродский, по его воспоминаниям, сыграл роль в их сближении. По Бродскому, сближение наших счастливчиков происходило так:

«Мы познакомились в квартире на пятом этаже около Финляндского вокзала. Хозяин был студентом филологического факультета ЛГУ (это впоследствии мой лучший друг Игорь Смирнов. – Прим. авт.). Ныне он профессор того же факультета в маленьком городке в Германии. Квартира была небольшая, но алкоголя в ней было много. Это была зима то ли 1959-го, то ли 1960 года, и мы осаждали тогда одну и ту же коротко стриженную, миловидную крепость, расположенную где-то на Песках. По причинам слишком диковинным, чтоб их тут перечислять, осаду эту мне пришлось вскоре снять и уехать в Среднюю Азию. Вернувшись два месяца спустя, я обнаружил, что крепость пала».

Ну просто залюбуешься мемуарами великих! Как бы вскользь Иосиф сообщает, что, не случись оказии и не уедь он в Среднюю Азию, крепость, безусловно, была бы его. А так… ладно уж! Но и Ася хороша! Кроме бесценных сведений, полученных из её мемуаров, впечатляет, конечно, Асин тон, который говорит о ней гораздо больше, чем даже факты… Тон несколько высокомерный и как бы лишь «для посвящённых», равных по рангу. Это кто? Даже на компанию вокруг Довлатова она смотрит снисходительно: первой, на голову выше прочих, должна быть она. Ася сообщает, например, о публичном провале Бродского, который случился, конечно, из-за ревности Довлатова:

«Соотнесясь с той же памятью (?! – Прим. авт.), могу продолжить, что Серёжа впервые встретился с Осей в собственном доме на Рубинштейна, куда Ося был приглашён на своё первое и, как мне кажется, е д и н с т в е н н о е в Серёжи ном (читай – нашем) доме авторское чтение сти хов. Их встреча закончилась обоюдной неприязнью, хотя у каждого были на то особые причины. Ося, тогда немного в меня влюблённый, усмотрел в Серёже недостойного соперника, особенно после того, как опознал в нём типа, ранее примеченного в моём обществе в состоянии, как он тогда выразился, «склещённости». Серёжа же занял снобистскую позицию, разделённую всеми другими участниками этого вечера, включая меня, согласно которой Осе было отказано в поэтическом даровании.

Дело было так... Когда Ося, встав у рояля, гото вился озвучить комнату (?! – Прим. авт.) рас катами будущего громовержца, аудитория уже направляла осторожные взоры в том запретном направлении, где возвышался ореховый контур. Когда пространство комнаты оказалось до уду шья заполненным переносными рифмами, извергае- мыми самим создателем, аудитория, оставив ему будущие лавры нобелевского лауреата, сплотилась вокруг стола, приобщившись к орехам сначала робко, а затем со всё возрастающей сноровкой. Закончив «Шествие», только что написанное им вдогонку цветаевскому «Крысолову», и не взглянув на угощение, от которого к тому моменту осталось жалкое подобие (?! – Прим. авт.), Ося напра вился к двери, предварительно сделав заявление представшей перед ним книжной полке: «Прошу всех запомнить, что сегодня вы освистали гения!» Не исключено, что, если бы это первое знакомство не началось так бесславно для освистанного Иосифа и так неосмотрительно для освиставшего Иосифа Серёжи, их версии первого знакомства могли бы совпасть, разумеется, если исключить такую возможность, что их обоих могла подвести память».

«Я назвал своё имя. Она сказала: "Тася". И тотчас выстрелила знаменитая пушка...»

Сергей Довлатов. "Филиал"

Высокомерие Аси изумляет. Мол, да, мелковатый вокруг собрался народец! Лучший поэт нашего поколения и, пожалуй, лучший прозаик… Но сказать о них интересного абсолютно нечего – разве что только вспомнить историю их столкновения из-за неё. Известно, что отношения Бродского и Довлатова были весьма уважительны и плодотворны. Но, по версии Аси, главное в их отношениях – борьба за неё.

Трудно, конечно, построить здоровую семью с таким характером, как у Аси. Впрочем, любовь, говорят, бывает зла. Единственное, что можно точно сказать, – что Довлатов, всю жизнь стремившийся к ясности и чистоте стиля, не мог бы долго терпеть рядом с собой женщину, пишущую так топорно-витиевато!

«С едой и вокруг неё был связан разговор, который тёк то в ключе футуристическом… то на фасон Хармса… то к Кафке и Прусту, которых то возносили на Олимп, то сбрасывали с Олимпа, при этом следуя главным образом колебаниям маятника Фуко или просто измерителей степени алкогольного погружения…»

Вспоминая Довлатова той поры, Ася демонстрирует немалую проницательность: отмечает хищные склонности Довлатова, его умение завербовать в свои сторонники даже классиков (Достоевский – местами очень смешной писатель… то есть, читай – почти как Довлатов!), его умение повернуть любую историю выигрышной для него стороной, через некоторое время пересказать чужую историю как свою, с мгновенной ловкостью «напёрсточника» переместить «шарик», то есть самое ценное слово, эпизод или даже сам смысл рассказа, в нужную плоскость. При всей негативности её оценок нужно сказать, что это, пожалуй, одно из самых первых и точных наблюдений постоянной, тайной и скрупулезной довлатовской работы. В книге своей Ася живописует возмутительные истории, с помощью которых Довлатов пытался «соорудить сюжет», «выбить» из своей «прекрасной дамы» хотя бы каплю обычных человеческих чувств – сочувствия, сострадания, не говоря уже о любви! Ася рассказывает, как её заманили в пригород, где лежал якобы избитый Сергей, но бинты его оказались декорацией, а синяки – гримом.

Сергей Довлатои и Иосиф Бродский

История эта, если она хотя бы отчасти подлинная, рисует Довлатова весьма неказисто. Но при его темпераменте, амбициях и комплексах историю эту можно объяснить как отчаянную попытку внести что-то человеческое в их отношения. Действительно, вытащить из Аси доброе, а уж тем более сочувственное слово было невозможно никакими клещами. Ася придерживалась другой стилистики. Вот целый ворох блистательных насмешек – пожалуйста, но человеческого слова… никогда! Довлатов, конечно, тоже поэкспериментировал с ней, отрабатывая свои сюжеты, исследуя реакции на различные стрессы и непредвиденные ситуации. Ася тоже была не железная, хотя старалась такой казаться, и жаловалась своей университетской подруге на то, что Довлатов ведёт себя непредсказуемо, а порой возмутительно, например, вдруг оставляет её со своими весьма сомнительными собутыльниками где-то в тмутаракани, а сам исчезает… или вдруг приходит на ночь глядя с красоткой, вроде бы иностранной переводчицей, и они чуть ли не собираются лечь спать. Может быть, такой «встряской» он пытался-таки выбить из Аси обычную женскую реакцию и, может быть, даже светлую женскую слезу? Не на такую напал!

Глянем хотя бы, как выспренно она назвала одну из глав своих мемуаров: «Апокалипсическое пустынножительство»! Да, это была «школа словесности». Но – не семья. Кстати, именно в этой главе со столь трудным названием Ася как раз рассказывает о ни с чем не сравнимой попытке создать семью… Хотя, конечно, и здесь Ася не столько делится переживаниями (хотя, наверно, были они?), сколько демонстрирует совершенства своего стиля – и облика. Но что брак этот был насквозь литературный, сочинённый, искусственный – в этом я, хорошо зная обоих супругов, абсолютно уверен. И в том и в другом начисто отсутствовали качества, необходимые для обычной семейной жизни. Ни разу у них не мелькнуло желания обзавестись детьми или хотя бы каким-то хозяйством. Была ли страсть? Тоже почему-то сомневаюсь. Сама Ася это высмеивает. Любовная страсть – это банально!

«Серёжа сделал две попытки на мне жениться…»

Дальше, увы, идут две страницы изысканных словесных упражнений с лёгкими стилистическими погрешностями, которые, увы, придётся выпустить (как упражнения, так и погрешности). Вот суть. История их запоздалой (когда и смысла-то уже не было) женитьбы излагается Асей в крайне невыигрышной для Довлатова версии… но более или менее выигрышной для неё, хотя тоже не слишком. Характерная их особенность – и Серёжи, и Аси – ради красного словца не жалеть не только близких, но даже и себя. Ася согласна была даже себя выставить в невыигрышном свете, лишь бы ещё глубже утопить соперника в интеллектуальном поединке. Ася рассказывает о серии каких-то таинственных свиданий с друзьями Довлатова, которые требовали от неё выйти за Сергея замуж, угрожая его самоубийством или даже уходом в армию.

Довлатов тоже был не железный и, может, надеялся хоть после женитьбы зажить чуть по-человечески, с нормальными отношениями. Может быть, он в отчаянии думал, что Ася держится так независимо и дерзко лишь потому, что не оформлен их брак? Или это для изощрённого Довлатова слишком просто и он проводил очередной сюжетный эксперимент?

«Тася спрашивает: Это твоя жена? Извинись перед ней. Она мне нравится. Такая неприметная...»

Сергей Долатов. "Филиал"

Совсем уже невероятным (но такой накал в их отношениях мог быть) выглядит история с винтовкой, когда Довлатов закрыл Асю в комнате и произнёс, видимо, заготовленную отточенную фразу: «Самоубийства от тебя не дождёшься, но в эпизоде убийства ты незаменима», – и выстрелил, правда мимо. Ася скрупулёзно, мастерски и как бы абсолютно профессионально-хладнокровно прослеживает расчётливое и циничное использование всех этих «безумств» Довлатова в дальнейшей его работе над «Филиалом» и даже «Зоной». Мысль её прихотливо-изысканна, но понятна: всё главное и ценное, что сделал Довлатов, зарождалось при ней, при её участии и даже под её «художественным руководством». Далее Ася рассказывает (всё-таки её витиеватый стиль лучше пересказывать простым языком), как Довлатов, мучаясь унижением и комплексами, привлекает своих друзей Абелева и Смирнова, дабы уговорить её выйти наконец замуж за него, поскольку он уходит из университета в войска НКВД, чтобы быть там «убитым чеченской пулей».

«На нашей свадьбе, – пишет Ася, – сыгранной в ключе патриархально-поминальном и состояв шейся в марте 1962 года, присутствовало несколь ко кем-то (?! – Прим. авт.) оповещённых гостей. В ритуал свадьбы был включён променад по Невскому… При встрече с первым же вступившим с ним в контакт знакомым Серёжа театрально вскинул руки в направлении моей персоны и, улыбаясь своей чарующей улыбкой, произнёс заготовлен ный для этого случая афоризм: «Знакомьтесь, моя первая жена Ася».

Да, на брак по любви это мало похоже. Описывая этот жалкий довлатовский реванш, достигнутый к тому же столь унизительным образом, Ася, без сомнения, торжествует. Да, конец действительно нелепый: эта бессмысленная свадьба после уже полного разрыва! Но свидетельства Аси мы игнорировать не можем... Несомненно, именно с ней Довлатов прошёл очень важную подготовку, «отделку», закалку, штурмуя не столько «миловидную крепость, расположенную где-то на Песках», сколько скалистые утёсы самоутверждения, мужской состоятельности, успеха в обществе.

«Я был женат дважды, и оба раза счастливо», – говорил юный трагик Довлатов юному трагику Горбовскому, в упоении ч е л о в е к а (странный, но не исключительный ляпсус изысканной стилистки. – Прим. авт.), готового заплатить жизнью за удачный афоризм!»

Вот последняя часть фразы действительно замечательно точна! Довлатов действительно заплатил жизнью – правда, не за один афоризм, а за всю свою гениальную литературу. А пока у нас на дворе свадьба, свадьба, на обычный взгляд весьма странная, свадьба не только «по-довлатовски», но и «по-пекуровски». А у меня перед глазами такая картина. Я ехал на троллейбусе, просвеченном вечерним тёплым солнцем, по Суворовскому проспекту и вдруг увидел их прекрасную пару. Они шли царственно и не спеша, не дёргаясь и не озираясь и не сомневаясь, что транспорт просто обязан восхищённо перед ними застыть, – и он действительно тормозил, вот только не знаю, восхищённо ли. Довлатов, красивый, огромный, но слегка нахохленный, выражал явное недовольство всем: что за жалкую реальность тут ему предъявляют? Притом сам был в домашних шлёпанцах, что только ещё усиливало ощущение его барственной небрежности. Ася шла чуть сзади его и сияла. Впрочем, она сияла почти всегда, что не мешало ей довольно часто с лучезарной улыбкой произносить фразы самые убийственные. «Да! Сильная пара! – подумал я. – Умеют себя подать! Но двигаются по жизни как-то отдельно». Что и подтвердилось. Назвать любовь Довлатова к Асе Пекуровской несчастной можно, но уж неудачной – никак нельзя. Ася уже тогда была «светской львицей», и оказаться ней рядом – значило с ходу попасть в бомонд. И как бы после этого ни относились к Серёге, уже сказать «не знаю такого» никто не мог. И при всех их мучениях то, как они друг на друга, больше на них никто так не повлиял.

«…Хотя тогда всё самое трудное было ещё впереди. Безделье. Повестка из военкомата. За три месяца до этого я покинул университет. В дальнейшем я говорил о причинах ухода туманно. Загадоч но касался неких политических мотивов. И я попал в конвойную охрану. Очевидно, мне суждено было побывать в аду».

И он туда попал. А что Ася? Вспоминаю такой эпизод. В тот вечер я забежал в «Европейскую» на минутку – я ждал дома гостей и хотел купить несколько банок знаменитого тогда ярко-оранжевого сока манго, который был только в «Европейской». Но какие проблемы? Заскочить туда для нас было так же просто, как в магазин. Я решил даже не заходить в большой ресторан на втором этаже – можно всё скорее сделать в небольшом, уютном, более «домашнем» ресторане «Крыша» на пятом. Поднявшись на лифте в невысокий зал ресторана под стеклянными сводами, я подозвал знакомого официанта, договорился и присел пока за крайний круглый стол, накрытый накрахмаленной скатертью. Рассеянно оглядел зал – знакомых никого поблизости не увидел. И слава богу, загуливать я в тот день не планировал, стремился к дому встречать гостей. И вдруг приятный знакомый женский голос окликнул меня от дальней стенки: «Валерий!» Кому я понадобился? Сколько благих намерений загубила «Крыша»! Сколько раз заходил сюда скромно поужинать, без вина, а заканчивалось... Я подошёл. За столиком в дальнем углу сияла Ася. С ней был Василий Аксёнов – пара эта была уже не раз зафиксирована в светских хрониках. Аксёнов поздоровался вежливо, но несколько скованно. То ли ему было всё же как-то неловко светиться с женой опального писателя (сосланного подобно Лермонтову и Пушкину), то ли блистательная Ася уже несколько его утомила своим блистанием, и он, казалось мне, охотно бы сейчас ушёл и вздремнул, вместо того чтобы опять демонстрировать себя ради тщеславной Аси перед очередным её питерским знакомым. Я тоже слегка зажурился. Зря подошёл. Не то чтобы я не любил Аксёнова… Я его обожал, как многие-многие тогда! Замечательные его сочинения, мудрые и весёлые, да и он сам, небрежно-элегантный, обаятельный! Трудно было смотреть не щурясь, сердце выпрыгивало из груди, невозможно было вести с ним обыденную беседу – вместо того чтобы выпалить, как ты любишь его! Душа трепетала. Помню, даже в Коктебеле, где мы познакомились, я с томительным чувством избегал вечером набережной, где все прогуливались, чтобы лишний раз не встретиться с ним и не разволноваться. И вот встреча лицом к лицу! Волновался не только я – волновался, как мне почему-то показалось, и Аксёнов. Лишь Ася была невозмутимо-прекрасна. Она уже продемонстрировала свою роль в истории литературы. И продолжала в этой роли блистать. Теперь, наверное, что-то должен продемонстрировать я, её питерский друг и, очевидно, поклонник, – и тогда этот эпизод светской хроники будет безукоризненным… хоть завтра в мемуар! Не могу сказать, что я был в Асю влюблён, но и не скажу, что меня так уж обрадовало её времяпрепровождение с более блистательным партнёром, который к тому же и меня сводил с ума, и значительно в большей степени, чем Ася.

– Как там… Серёжа? – вдруг брякнул я. Ася вдруг смутилась, что для неё было крайне несвойственно.

– Пишет. Утверждает – «Я ифе фкафу фоё фофо в ифкуфе!» («Я ещё скажу своё слово в искусстве!»), – дурашливо шепелявя, проговорила она, за дурашливостью пряча столь нехарактерное для неё смущение… то ли неловкостью ситуации, то ли неловкостью за своего мужа-увальня, не достигшего тех высот, на которых она сейчас блистала.

– Садитесь! – пышноусый и великодушный Аксёнов подвинул стул.

– Нет, спасибо! Спешу! У меня гости.

– Кто? – дружелюбно поинтересовалась Ася.

– Москвичи! Арканов и Горин. У них премьера в Театре комедии. Обещали зайти.

– Тогда мы тоже пойдём к вам! – радостно сообщила Ася, правильно сообразив, что перемена декораций уместна и московского гостя может взбодрить: уж перед знаменитыми коллегами-москвичами Вася блеснёт!

Конечно, вечер получился блистательный, и я тоже считаю его одним из самых ярких в своей жизни. А что же Ася? Да как всегда! Ей важен не человек, а статус. Серёга её «обмишулился». Сошёл с пробега, а значит, на «святом месте» рядом с ней появляется блистательный Аксёнов – ореол славы и всеобщей любви сопровождал его всюду. И кто лучше всего подходит ему, когда он в Питере? Да конечно же Ася – ничего другого столь блистательного в нашем городе нет. И вот они у всех на виду, в самом посещаемом ресторане. А как же ещё? При этом, надо отметить, никаких признаков настоящей между ними любви (например, постоянных и как бы случайных прикосновений, свойственных настоящим влюблённым) не наблюдалось. Потом мы ехали в такси по тёмной улице Белинского, и великолепный Василий Павлович, пытаясь тактично поставить себя на один уровень с нами, грешными, благодушно ворчал, что снова болит нога, как бы отрезать её не пришлось, и пытался поудобнее расположить её в тесном и тёмном салоне машины.

– Вы и без ноги будете великолепны! – произнесла блистательная и безжалостная Ася.

Потом мы поднялись в мою квартиру (а вернее, комнату) на Сапёрном, вскоре пришли весёлые Арканов и Горин, с успехом, цветами и очаровательной исполнительницей главной роли в их спектакле «Свадьба на всю Европу», и вечер заиграл!

– …В Америку меня сопровождал полковник, – своим сипловатым тенорком говорил Аксёнов. – Главное – всё старался мне показать, что эта роскошь для него дело привычное! «Я этих висок… каких только не пил!»

Все смеялись и были счастливы. Вечер удался! Да ещё бы ему не удаться – в такой компании! А где был Серёга?

Он появился с опозданием, как казалось нам. Весёлые шестидесятники уже определились, издали по книге… А он, бедолага, где?

Помню внезапный, как всегда невпопад, довлатовский звонок. Довлатов, особенно когда выпивал, переходил на суперинтеллигентный, изысканный язык.

– Нахожусь на Невском проспекте… Фланирую как раз по той стороне, куда прежде не допускались нижние чины… Хотелось бы поговорить.

Приближаясь, вижу его не одного, а в обычной для него, уже пыльной и измученной компании высокоэрудированных пьяниц. Потом эти люди станут в его рассказах очаровательно-абсурдны. Но пока что веселье явно не бьёт ключом.

«28 лет назад меня познакомили с этой ужасной женщиной. Я полюбил её»

Сергей Довлатов. "Филиал"

Отделившись, мы идём с ним от Невского вдвоём и, видимо, «для серьёзного разговора» оказываемся на улице Жуковского, в квартире Аси, на первом, кажется, этаже. Это уже точно семидесятые годы, потому как помню в манежике посреди комнаты ребёнка, который уже стоит, глазеет, держась руками за бортик. Маша, дочь Довлатова и Аси, родилась в 1970 году – значит, это уже, наверно, 1971-й? Для историка, пытающегося выстроить стройную биографию Довлатова, появление у него дочери от Аси в 70-м году как-то озадачивает. Вроде бы всё давно уже позади? Но для писателя ничего «не позади», он никогда не отказывается ни от какой жизни (любая важна!), у него всё «здесь и сейчас», всё одновременно. Вот сейчас здесь. Судьба у этой девочки будет потрясающая, но тогда, в той бедной комнате почти в полуподвале, могло ли такое пригрезиться?

Довлатов неприветлив и хмур. Мне помнится, что мы даже не снимали пальто – Довлатов демонстративно, я за компанию. Считается, что в своё отцовство Довлатов не верил, ссылаясь на «недостаток энтузиазма» в этом вопросе. Однако вот – пришёл и сидит. А девочка стоит в манежике и смотрит. А теперь мы смотрим на фото голливудской красавицы и богачки между портретами её родителей. Всё сработало! Таковы уж, говоря нынешним языком, жестокие законы шоу-бизнеса. Кто у нас тут поблизости красавец и знаменитость? Значит, он и отец. И Довлатов, вполне это понимая, смирился. «Тем более, – как поётся в песне, – что так оно и было». Но «энтузиазма» по-прежнему не проявлял. Известно, что Довлатов даже не встретил Асю с Машей из роддома, а Ася, говорят, на него и не рассчитывала. Однако вот пришёл и сидит! И я с ним зачем-то. Ася куксится, болеет, кашляет, горло замотано, но мы почему-то долго, тяжело сидим на кухне – при этом молча. Надо им выяснить их запутанные дела, так выясняйте! Я-то при чём? Раздаётся звонок. Приходит врач, раздевается в прихожей, вскользь глянув на нас, сидящих на кухне, проходит в комнату, о чём-то разговаривает с Асей. Уходит. Возвращается Ася, и в болезни сохраняющая главное своё качество – иронию. Придерживая ладонью простуженное горло, смеётся: «Знаете, что врач сказал? Сочувствую вам – у меня соседи такие же скобари!» Сергей мрачно усмехается. Как всегда, идёт тяжёлое собирание фраз, которые потом, может быть, пригодятся.

Ася провожает нас без малейшего сожаления. Потом мы ещё бродим по Невскому. Похоже, что Довлатову уже и некуда больше пойти. Или не хочется? Везде тяжело. Кажется, что всё кончено. Знать бы тогда, что главная слава, и у него, да и Аси тоже, ещё впереди.

В 1973 году Ася с трёхлетней Машей улетают в Америку – не связывая с Довлатовым никаких планов. В Риме у Аси украли кошелёк с деньгами и документами, и она с дочерью на руках, сама в эти дни не очень здоровая, ходила по римской жаре: куда податься? Дочь узнает о том, кто её отец, только после смерти Довлатова.

Они больше не виделись, хотя жили в одной стране. Но продолжали борьбу. Довлатов мстительно изобразил Асю в блистательном «Филиале» – так похоже, как никакую другую из своих спутниц, точно и саркастично, как авантюристку, умело «окучившую» международную конференцию, где участвуют самые знаменитые эмигранты, и появляющуюся то с одним, то с другим экзотическим поклонником. Ася могла бы и смириться – портрет-то довольно симпатичный, но она не уступит никогда, и имидж для неё важней каких-то давних нежных чувств, которых, кстати, никогда и не было. И она пишет – язвительно, но не совсем убедительно, что «Филиал», как и всё у Довлатова, не имеет ничего общего с литературой и правдой и сочинён на самом деле… ещё в СССР, когда Довлатов и понятия не имел ни о какой загранице!

Сейчас уже любуюсь обоими: достойные друг друга «богатыри». Общие знакомые говорят, что у Аси наконец сложилась счастливая семья, кажется, с богатым и добродушным немцем, живущим в Америке. Приписывают ей также роман с блистательным филологом с красивой фамилией, выходцем из России. Но это всё уже «не в зачёт». А что же «в зачёт?»

Конечно, главное в её жизни, что три самых великих и любимых гения нашей литературы – Довлатов, Бродский, Аксёнов – были у её ног. Ну, во всяком случае, шагали с ней в ногу. Что сказать в итоге? Как её оценить? Да положительно – как же ещё? Каждому поколению нужна роковая женщина, тот «провод под током», который соединит всех «звёзд» и заставит их сиять ещё ярче. И когда говорят, что писатели следующих эпох не сложились в созвездие, я думаю, дело в том, что у них не было своей Аси.

фото: Личный архив А.Ю. Арьева; Интрепресс/PHOTOXPRESS; Петр Ковалев/ТАСС

Первая жена писателя Сергея Довлатова презентовала в Петербурге свои детские сказки и мюзикл. О литературном творчестве и отношениях с бывшим мужем Пекуровская рассказала Metro

Алена Бобрович

После эмиграции в Америку это ваше второе посещение России. У вас нет ностальгии по родине?
Нет, я не скучала по России. 40 лет сюда не приезжала и не чувствовала в этом потребности. Когда приехала в Америку, у меня было полное неприятие страны, а потом я её полюбила. Сейчас живу в Германии - у меня муж немец, и сначала чувствовала себя некомфортно. Но сейчас поняла эту страну. А в Россию меня просят приехать, чтобы презентовать свои книги. Сейчас я приехала по приглашению Санкт-Петербургского центра гуманитарных программ.

Обычно детские книги начинают писать, когда появляются маленькие дети...
У меня две внучки. Стелле восемь лет, Тэсс - три года. Они вместе с родителями - моей дочерью Машей и папой Робертом - живут в Америке. Все свои книжки посвящаю старшей - Стелле. К сожалению, внучки пока не говорят по-русски. У меня уже шесть сказок. Но это не всё. Есть книги, посвящённые Довлатову и Бродскому, я хорошо была знакома с обоими.

Сергей Довлатов был вашим первым мужем. Вы часто общались после развода?
Это студенческий брак. Сергей был красавцем, очень талантливым, невероятно остроумным человеком. Пел, рисовал. Но потом я влюбилась в другого молодого человека, сразу же призналась и ушла от Серёжи. Он меня преследовал, умолял вернуться. Так и не смог меня простить и забыть. Потом его познакомили с Еленой - мы с ней, кстати, похожи внешне. У Довлатовых родилась дочь Катя. Но мы иногда виделись в общих компаниях.

А через несколько лет у вас с Довлатовым родилась дочь Маша...
Я помню, что простыла, сидела дома. Пришёл Сергей меня навестить. Тогда всё и случилось. Поскольку с другими мужчинами на тот момент я не встречалась, было ясно, что беременна именно от Сергея. Никогда не скрывала этого. Когда Довлатов узнал, поставил условие: «Если ты возвращаешься ко мне, я признаю ребёнка. Если не возвращаешься - не признаю». Возвращаться к нему я не собиралась. Мы с Машей эмигрировали в Америку, а потом и Сергей с семьёй приехал.

Вы не рассказывали дочери, кто её отец?
Не хотела огорчать Машу, рассказывать, что папа не хочет с ней общаться. К тому же он был совершенным пьяницей, и я стыдилась представлять дочери такого отца. Поэтому говорила, что её папа находится в России, а приехать оттуда невозможно. Маша узнала правду только после смерти Довлатова. Обиделась на меня.

Вы читали книги своего бывшего мужа?
Когда его только начали издавать в Америке, Сергей прислал мне несколько книг - похвастаться. Мне не хотелось читать, и я запечатанные бандероли положила на книжную полку. Спустя много лет, когда решила написать о Сергее, распечатала и прочла. Ничего особенного. Я не считаю его талантливым писателем.

Маша - не единственная внебрачная дочь Сергея Довлатова. Вы не пытались познакомиться с другими родственниками?
Однажды меня нашла Тамара Зибунова. У них с Сергеем был роман в Таллине, от которого родилась дочь Саша. Мы встретились в Москве. Я привезла подарки, деньги. Очень душевно, как мне казалось, пообщались. А потом мне кто-то из друзей переслал дневники Тамары, где было написано: «Приезжала Ася Пекуровская, привезла гуманитарную помощь». Мне стало неприятно, и я прекратила общение. Моя дочь Маша пыталась выйти на контакт с Катей Довлатовой, но, по-моему, из этих попыток дружбы не получилось.

Что вас связывало с Иосифом Бродским?
Мы познакомились еще в Ленинграде. Эмигрировал он раньше. Иосиф встретил меня в Америке, когда я прилетела. Мы сходили в китайский ресторан, научил меня есть палочками. Предупредил: "Учти, что в Америке, приглашая женщину на ужин, мужчина приглашает ее в постель". У нас никогда не было романа с Иосифом. Хотя однажды, когда он приехал в Калифорнию преподавать в университете, сделал мне предложение. Это было смешно, я отказалась. Мы иногда встречались у общих знакомых. Рассказывал о своих девушках. Я не верила. Для меня Бродский был некрасивым и к тому же скучнейшим человеком. Но, может быть, так казалось только мне.

Вы считаете себя счастливым человеком?
Я занимаюсь любимым делом. У меня прекрасный муж, мы 30 лет вместе. Он специалист по информационным технологиям, очень любит кататься на велосипеде, фотографировать. Очень мягкий человек. Мы встречаемся, вместе обедаем - он очень хорошо готовит. Меня окружают изумительные люди. Конечно, я счастлива.

Факты:

Ася Пекуровская родилась в 1940 году в Ленинграде.
. Окончила филологический факультет ЛГУ им. Жданова. В 1960 году вышла замуж за Сергея Довлатова, в 1968-м развелась. Ещё через два года родила дочь Машу.

В 1973 году эмигрировала в США. Дружила с Иосифом Бродским, преподавала в Калифорнийском университете. 30 лет назад вышла замуж за немца, переехала в Германию.

56 лет было Асе Пекуровской, когда она занялась сочинительством.

Книгу «Когда случилось петь С.Д. и мне» написала о Сергее Довлатове, книгу «Непредсказуемый Бродский» - об Иосифе Бродском.

Ася Пекуровская, бывшая жена Сергея Довлатова, возлюбленная Василия Аксенова и муза Ленинграда шестидесятых, впервые за несколько десятков лет посетила Петербург.

Литератор и издатель рассказала «Бумаге» , как в Америке ей пришлось отучаться от богемных привычек, почему классиков русской литературы двадцатого века она считает «милыми, симпатичными людьми» и по какой причине сложно разглядеть талант в современнике.

Фото: Егор Цветков / «Бумага»

В поклонники Аси Пекуровской записывали Василия Аксенова и Иосифа Бродского. В 1968 году она развелась с Сергеем Довлатовым после восьми лет брака, а пятью годами позже эмигрировала в Америку, забрав с собой их общую дочь. Там она преподавала в Стэнфордском университете, выпустила несколько литературоведчеcких книг о Канте и Достоевском. В 1996 году вышли ее воспоминания о бывшем муже «Когдa случилось петь С.Д. и мне ». Сейчас она возглавляет издательство Pekasus, специализирующееся на детской литературе. За сорок лет Ася всего несколько раз посетила Москву, а в Петербург приехала впервые.

Вы уехали из России больше сорока лет назад. Увидев ее сегодня, что вы можете сказать о нынешней России и стране, откуда вы эмигрировали?

Видеть мне недостаточно, мне надо что-то понять, а чтобы понять, осознать, надо здесь пожить. Сегодняшняя Россия, конечно, умытая и приглаженная, но мне это ни о чем не говорит, поэтому пока на ваш вопрос у меня ответа нет. Я знаю о текущей ситуации очень мало и почти не интересуюсь новостями, потому что занимаюсь совершенно другими делами. В 2010 году, например, вышла моя книга о Канте, но я увлеклась детскими книгами и не смогла приехать на презентацию в Москву.

- Но в Петербурге вы еще ни разу не были с момента отъезда. Каким он вам показался спустя сорок лет?

Я вижу, что очень много внимания уделяется проблемам питания. Каждый второй дом - это какая-то едальня. Мне это странно, я привыкла ассоциировать с едой иностранные вывески. В мое время, даже если где-то продавали какую-то еду, надписи не было, нужно было знать, что за этой темной дверью будет ресторан или продуктовый магазин.

- Какие-то перемены в людях или в общественной жизни вам бросились в глаза?

В Петербурге у меня уже было четыре интервью и все с очень молодыми людьми - с такими молодыми, что я бы никогда не сказала, что они закончили хотя бы университет. Я поражаюсь тому, что культурную жизнь города захватила молодежь. Это очень обнадеживает: молодые люди, как водится, попирают все старое и предлагают что-то свое. В Штатах и в Германии такая ранняя молодежь не настолько активна и амбициозна. Такого количества юных фотографов, продюсеров, режиссеров, журналистов я нигде не видела. Может быть, Россия возрождается - не знаю.

Я поражаюсь тому, что культурную жизнь города захватила молодежь

В последнее время, наоборот, усиливаются упаднические настроения, все больше молодых людей подумывает об отъезде - кому-то не хватает свободы, кому-то страшно за будущее. Как вам кажется, в семидесятых у эмигрантов из СССР были схожие обстоятельства и мотивы?

Меня вынудили уехать из России не обстоятельства - это было импульсивное желание. Я не испытывала каких-то ограничений, потому что не занималась политикой. Она никогда меня не интересовала, поэтому в терминах свободы я о себе и не говорю. Я уехала одной из первых и не знаю, что происходило после моего отъезда. Это был интуитивный шаг, я не смогла бы тогда его обосновать. Я никогда даже географию не учила, потому что понимала, что никогда и никуда из Союза не уеду. Такая несвобода очень давит, даже если живешь в самом прекрасном месте на земле. Как только возможность появилась, я ни секунды не сомневалась.

- Но что-то же вас не устраивало и мешало?

Меня огорчает в России и теперешней, и в прошлой - и в этом смысле, по-моему, ничего не изменилось - то, что ценность человека абсолютно нивелирована. Человек вообще ничего не значит. Все предназначено для того, чтобы пустить пыль в глаза. В Петербурге я живу в прелестном месте: там уютно и высокие потолки, но выключатель в туалете все равно за дверью - и никто не подумал, что это ужасно неудобно.

- В Америке все оказалось иначе?

Поначалу мне все казались искусственным, будто есть какой-то единый стандарт поведения. Но подумав - и много подумав - я поняла, что в Америке очень ценится, крайне важен человек и его комфорт. В моей компании семь сотрудников, почти все они русские. И уже сейчас я понимаю, как важно сберечь самолюбие человека, как важно его похвалить, а если что-то нужно попросить, то делать это стоит исключительно нежно и дружелюбно. Человек ведь очень хрупкое существо.

С чем вам пришлось столкнуться в эмиграции? Как после богемной ленинградской жизни вы адаптировались к новой реальности?

В нашем кругу было правило: никогда не показывай, что ты читаешь какие-то книги - ты все знаешь как бы от бога. Я как богемный человек ему следовала. В США меня приняли на работу в Стэндфордский университет. Помню, как вошла и сказала: «А вот мы с Машей (дочь Аси Пекуровской и Сергея Довлатова - прим. «Бумаги» ) два дня на пляже провалялись». В ответ на это человек, которого взяли на работу вместе со мной, с укором отметил, что у него за выходные не нашлось свободного часа даже на теннис. Так что я столкнулась с трудностями культурного порядка.

Если продолжать проводить параллель между двумя эпохами, как можно объяснить популярность, например, Довлатова и Бродского? Для множества молодых людей их творчество - явление массовой культуры, которое можно походя обсуждать, хотя поэзия Бродского, очевидно, не настолько проста.

У Бродского, может быть, и непростая поэзия, но ведь разговор вообще не требует никакой глубокой мысли: все разговоры о литературе достаточно поверхностны. Довлатов с Бродским могут быть популярны по очень разным причинам, и, если мы их соединяем, то единственный резон - это мода.

Довлатов был по-человечески талантлив, а все остальное было второстепенным: ну, несколько рассказов, в общем-то, и все. А Бродский абсолютно не был по-человечески талантлив. Он был закомплексованным, довольно трудным, а когда выбился наверх - и высокомерным, то есть во всем смыслах тяжелым. Но у него были безумные амбиции, поэтому его поэзия каким-то образом дала культуре большой толчок.

У меня не было ни малейшего представления о том, кто из них войдет в историю, а кто не войдет

Теперь кажется, что Ленинград шестидесятых - это город, давший целую плеяду великих. Тех, кого нынешние двадцатилетние считают великими. На вас как на литератора эта атмосфера повлияла?

Как пишущий человек я сформировалась только в Америке и ей я за это благодарна. Никакой ностальгии по родному городу у меня не было. Конечно, в моем ленинградском кругу все любили литературу, считали ее важнейшим делом в жизни, но о том, чтобы писать, только мечтали. В то время в Ленинграде уже были Андрей Битов и Валера Попов, который, правда, только начинал. Довлатов еще ничего не писал, Бродский тоже был в начале пути. То, что он вывез из России, не было заявкой на тот уровень мастерства, которого он впоследствии достиг. Как поэт он тоже состоялся уже в Америке.

- Возможно ли вообще в современнике рассмотреть будущее величие?

Для того чтобы оценить талантливого человека, надо взять на себя ответственность за то, что ты считаешь, что этот человек именно такой. В обществе, где мало таких мужественных людей, которые могут открыть талант, на первый план выходят мода и известность. О модном поэте никто не побоится сказать, что он талантлив. А как становятся модными - тут уж пути Господни неисповедимы.

- Но вы осознавали, что знакомы с выдающимися мастерами?

У меня не было ни малейшего представления о том, кто из них войдет в историю, а кто не войдет. Бродскому, как мне кажется, помогли его амбиции. Нобелевскую премию ему же дали не за поэзию. Уистен Хью Оден, например, когда с ним познакомился, сказал, что Бродский почти дотянул до Вознесенского.

- То есть вы тогда не осознавали, что вас окружали легенды?

Нет, все вокруг меня были милыми симпатичными людьми. Ничего другого я не представляла.

Ленинград, 1978 год. У пивного ларька на углу Белинского и Моховой ранним июльским утром выстроилась длинная очередь. В основном это были суровые мужчины в серых пиджаках и телогрейках. Облачением выделялся лишь… Петр I, скромно стоявший в толпе страждущих. Император был одет по всей форме: зеленый камзол, треуголка с пером, высокие сапоги, перчатки с раструбами, барханные штаны с позументом. Черный ус на подозрительно румяном лице иногда нетерпеливо подрагивал. А очередь меж тем жила своей повседневной жизнью.

Я стою за лысым. Царь за мной. А ты уж будешь за царем...

Объяснялось все просто: в облике монарха в народ затесался журналист и писатель Сергей Довлатов . Шевеля пальцами ног в промокших ботфортах, он страшно жалел, что согласился сняться в любительском фильме у приятеля Николая Шлиппенбаха . Тот не скрывал, что позвал Сергея исключительно из-за его роста - метр девяносто три. Зато времени для съемок у актера-самоучки было предостаточно: с работы отовсюду повыгоняли, дома никто не ждал. Жена Лена и дочь Катя уже покинули пределы СССР.

Шлиппенбах задумал провокацию: решил столкнуть ленинградских обывателей с основателем города. И запечатлеть все это скрытой камерой. Но замысел не удался. Закаленные абсурдом советской действительности, граждане на царя-батюшку реагировали вяло.

Довлатов уже в эмиграции свой съемочный опыт превратит в рассказ. А в тот момент еще не знал, что скоро окажется за границей с единственным чемоданом в руках, на крышке которого со времен пионерского лагеря осталась полустертая хулиганская надпись – «говночист». Не знал, что станет главным редактором американской русскоязычной газеты. Что его книги не только издадут, но и переведут - даже на японский язык. А рассказы опубликуют в престижнейшем американском журнале «Ньюйоркер». С чем его, кстати, поздравит классик американской литературы Курт Воннегут, который этой чести не удостоился ни разу.

Однако, радости Сергею Довлатову это не принесет. «Никогда не встречал человека, который бы каждую минуту был настолько несчастен, - писал про него однокурсник и друг, писатель Самуил Лурье. – При этом неизменно остроумен и готов к веселью. Сергей играл рыжего клоуна, в душе всегда оставаясь клоуном белым». Эта же странная особенность характера распространялась и на его отношения с женщинами.

«Я просыпался с ощущением беды»

«Поэт Охапкин надумал жениться. Затем невесту выгнал. Мотивы:

Она, понимаешь, медленно ходит, а главное - ежедневно жрет!» .

Это зарисовка из довлатовской книги «Соло на ундервуде». За четверть века до ее публикации студент филфака Ленинградского университета Сережа Довлатов к семейным узам относился куда более романтично.

«Помню ожидание любви, буквально каждую секунду. Как в аэропорту, где ты поджидаешь незнакомого человека. Держишься на виду, чтобы он мог подойти и сказать: "Это я"» , - вспоминал он о том времени.

Любовь, коренным образом перевернувшую всю его жизнь, Довлатов встретил в стенах родного учебного заведения. Где в раздевалке зимой приятно пахло талым снегом, а летом в аудиториях – болгарским вином «Гамза», которое продавалась тогда в плетеных бутылках. Продвинутая молодежь после занятий распивала его прямо из горлышка, закусывая плавленным сырком. И до драки спорила о литературе!

«Помню, как Лева Баранов, вялый юноша из Тихвина, ударил ногой аспиранта Рыленко, осмелившегося заявить, что Достоевский сродни экспрессионизму» - писал уже в Америке Сергей.

При этом молодые интеллектуалы не выпускали из виду и фланировавших мимо студенток. А самой эффектной из них была, безусловно, Ася Пекуровская. В кругах «золотой молодежи» Ленинграда ее считали красивейшей девушкой города!

Впрочем, Довлатов тоже был популярен. Огромного роста, боксер он гипнотически действовал на противоположный пол своим бархатным баритоном и умением блестящего рассказчика. Но сам был уверен - главный его «мужской секрет» в другом.

Ты никогда не будешь иметь успеха у баб! – как-то заявил Довлатов на занятиях физкультуры другу-второкурснику.

Почему это? – обиделся тот.

У тебя нет брюха, – снисходительно пояснил Сергей. – А бабы очень любят брюхо!

Но с Асей как-то сразу не заладилось.

Хотите знать, на кого вы похожи? На разбитую параличом гориллу, которую держат в зоопарке из жалости, - заявила она ему на первом же свидании. А когда тот смущенно попытался пригладить волосы, прикончила:

Голову не чешут, а моют!

Именно так писатель рассказывает о знакомстве с девушкой в повести «Филиал», где возлюбленная не очень старательно замаскирована под именем Тася.

Но эти дамские «укусы» оказались в результате хорошим знаком. При том, что у первой красавицы Северной столицы в ухажерах недостатка не было.

«В то время мы осаждали одну и ту же коротко стриженную миловидную крепость, - вспоминал впоследствии нобелевский лауреат Иосиф Бродский. – Осаду эту мне пришлось вскоре снять и уехать в Среднюю Азию. Вернувшись два месяца спустя, я обнаружил, что крепость пала».

Ася действительно в то время стриглась «под мальчика». Когда они с Довлатовым неторопливо прогуливались по Невскому проспекту, на прохожих эта красивая пара производила ошеломляющее впечатление.

Оба ходили в одинаковых коричневых пальто и оба коротко стриженные, - рассказывала Людмила Штерн, автор книги «Довлатов, добрый мой приятель». – Как-то я увидела их вместе около Пассажа. Вокруг образовался вакуум – будто они явились откуда-то из Космоса или из Калифорнии.

Довлатов пытался контролировать каждый шаг любимой. Назначал свидания на пересечении Невского и Литейного, безропотно ожидая ее часами. Тратил на подарки, такси, рестораны последние деньги, влезал в долги.

«Я просыпался с ощущением беды. Часами не мог заставить себя одеться. Всерьез планировал ограбление ювелирного магазина. Я убедился, что любая мысль влюбленного бедняка – преступна» - напишет он позже в повести «Чемодан».

Однажды на квартире их общего друга Игоря Смирнова возник спор. Если Ася не сможет выпить из горла бутылку водки, то немедленно выходит за Сергея. Но уж если выпьет – то не только остается свободной, но Довлатов еще будет обязан дотащить на плечах от Финляндского вокзала до Невы их упитанного приятеля Мишу Апелева.

Ася выпила эту водку, - рассказывал Смирнов, ныне профессор филологии в Германии. – Она побледнела, упала в обморок. Но когда мы ее откачали, Сергей выполнил условия пари, посадив Мишу на плечи и оттащив к реке.

А вот сама Ася через какое-то время добровольно отказалась от выигрыша – их свадьба все же состоялась. На следующий же день они расстались…

Существует множество слухов относительно их разрыва. Якобы, Пекуровская еще до свадьбы ему неоднократно изменяла. Якобы, ушла от надоевшего Сергея к стиляге и красавцу Василию Аксенову, который тогда уже печатался в «Юности». Якобы, несчастный Довлатов даже пытался застрелить роковую красавицу из охотничьего ружья… Но писатель и сам обожал слагать о себе легенды. Чему же верить? Может, вот этим строчкам из «Филиала»?

«Я боялся ее потерять. Если все было хорошо, меня это тоже не устраивало. Я становился заносчивым и грубым. Меня унижала та радость, которую я ей доставлял. Это, как я думал, отождествляло меня с удачной покупкой. Я чувствовал себя униженным и грубил. Что-то оскорбляло меня. ЧТО-ТО ЗАСТАВЛЯЛО ЖДАТЬ ДУРНЫХ ПОСЛЕДСТВИЙ ОТ КАЖДОЙ МИНУТЫ СЧАСТЬЯ».

Довлатова, который из-за иссушающей любви забросил учебу, выгнали из университета. Он ушел в армию – служить в качестве охранника зеков в лагере особого назначения Республики Коми. «Мир, в который я попал, был ужасен, - вспоминал он позже. - В этом мире дрались заточенными рашпилями, ели собак, покрывали лица татуировкой. В этом мире убивали за пачку чая. Я дружил с человеком, засолившим когда-то в бочке жену и детей… Но жизнь продолжалась».

Именно в армии Сергей Довлатов написал первые рассказы, осознав свое призвание.

Ася Пекуровская родила от него дочку Машу, с которой через три года эмигрировала в Америку. Маша впервые увидит отца лишь в 1990 году, на его похоронах…

«Две удивительные дуры…»

На лестничной площадке старого таллиннского деревянного дома трое – молодая симпатичная женщина, брюнет огромного роста и …абсолютно голый пузатый старичок.

Дядя Саша, в долг до завтра не найдется выпить? – вежливо спрашивает юная дама у обнаженного мужчины в дверном проеме.

Томушка, милая, ты же знаешь, тебя всегда выручу. Но редкий случай, нет ничего. Все сам, горький пьяница, выпил. Сама видишь!

Девушкой была скромная жительница эстонской столицы Тамара Зибунова, бывшая студентка математического факультета Тартуского университета. Как-то в Ленинграде на одной из вечеринок она случайно познакомилась с Сергеем Довлатовым. Для писателя мимолетная встреча стала достаточным поводом, чтобы по приезде в Таллин завалится ночью именно к ней. Предварительно он все же, разумеется, позвонил.

Тамара, вы меня, наверное, помните. Я такой большой, черный, похож на торговца урюком…

Гость явился подшофе и потребовал продолжения банкета. Но сосед, подпольный торговец водкой, не помог.

И тогда Довлатов, ошеломленный сценой в стиле «ню», пригласил гостеприимную хозяйку в самый модный таллиннский ресторан - «Мюнди бар». Ведь у него в кармане было целое состояние – тридцать рублей!

Просился на одну ночь, но так и остался, - вспоминала Тамара. - При этом почти каждый день приходил пьяный и начинал приставать. Меня это категорически не устраивало. Но Сергей производил какое-то гипнотическое впечатление. А рассказчиком был еще более ярким, чем писателем. Через месяц нужно было принимать решение: или вызывать милицию, или заводить с ним роман.

Довлатов остался. Хотя Тамаре было прекрасно известно: в Ленинграде у писателя есть жена Елена (второй брак, после развода с Асей), подрастает дочь Катя. Однако литератор-неудачник бросил их, бежав из города, где задыхался от того, что не печатают, не замечают, не уважают его талант. Отчаянье было так велико, что Довлатов … начинает работать кочегаром в котельной. Лишь бы как-то зацепиться в Таллине. И удача, наконец, ему улыбается – ленинградского «эмигранта» берут в штат главной газеты города «Советская Эстония».

Отношения с начальством складывались непросто. «Обсудим детали. Только не грубите... - Чего грубить?.. Это бесполезно... - Вы, собственно, уже нагрубили!» - так Довлатов описывает в сборнике «Компромисс» повседневный разговор со своим редактором Туронком. На дверях отдела литературы и искусства время от времени появляется табличка с таким двустишием: «Две удивительные дуры / Ведут у нас отдел культуры». Авторство мало у кого вызывало сомнения.

Но некоторые его стихи вызывали совсем уж непредсказуемую реакцию. В разделе “Для больших и маленьких” Сергей регулярно помещал рифмованный текст, из которого русские дети узнавали новое эстонское слово. Вот одно из них.

Таню я благодарю

За подарок Танин.

Ей “спасибо” говорю,

По-эстонски - «тяэнан».

Вечером в отдел к нему явилась заплаканная Таня из «Деловых ведомостей»: «Сережа, не верьте! Это он обливает меня грязью из-за того, что я его бросила!» - «Кто?!» - «Смульсон! Это ведь он вам сказал, что я его наградила триппером?!»

Тамара Зибунова пишет в мемуарах: «Работая в отделе информации партийной газеты, Сергей придумал рубрику - "Гости Таллина". Сначала искал реальных гостей, а потом стал их выдумывать. Например “Альдона Ольман, гость из Риги”. Альдона - доберманша моего школьного приятеля Вити Ольмана».

Но спрос на его публикации высок, не смотря на «низкий моральный уровень» и регулярные пьянки. «Довлатов умеет талантливо писать о всякой ерунде» - снисходительно говорят в редакции. Дальше больше. Ему доверили составить письмо от имени эстонской доярки Линды Пейпс самому Брежневу!

Он получает, не напрягаясь, 250 рублей – очень приличная по тем временам зарплата. Первая в его жизни книга «Пять углов» должна скоро выйти в свет. А рядом – близкий, понимающий человек. Не всякий выдержит мастера художественного слова!

- Сережа жил по литературным законам, - вспоминала Зибунова. - Просыпаясь, разворачивал людей к себе так, чтобы они вписывались в придуманные им сюжеты на этот день. Сегодня я - тургеневская женщина или жена декабриста. А завтра – вечно сытая дочь полковника.

Рухнуло все в одночасье… При обыске у местного диссидента обнаружили рукопись Довлатова «Зона». Абсурд был в том, что произведение открыто лежало в нескольких издательствах, ожидая отзывов. Но, поскольку она проходила по делу, то попала в КГБ. Рукопись запретили. А Довлатова вынудили написать заявление по собственному желанию. Макет его долгожданной первой книги «Пять углов» был рассыпан…

8 сентября 1975 года у Тамары Зибуновой родилась дочка, которую назвали Сашей. Безработный Довлатов по этому случаю впал в запой. Как-то, вдребезги пьяный, он чуть не утонул в фонтане под окнами роддома: его спасли мать и дед Тамары, которые, к счастью, оказались рядом.

Вы с ума сошли! – говорил взволнованный врач-эстонец Тамаре. – Вас нельзя выписывать, я только что видел вашего мужа!

Доктор, мне как раз надо, чтобы все это прекратить.

В тот же год Сергей Довлатов возвращается в Ленинград, к семье. Точку в их трехлетних отношениях поставила Тамара. Он ей будет посылать письма из Америки до конца своих дней, начиная их словами: «Милая Томочка!».

«Бледная, с монгольскими глазами»

У Довлатова жена - это вообще что-то необыкновенное! Я таких, признаться, даже в метро не встречал!

Столь «лестную» характеристику супруге писателя Елене, согласно книге «Соло на Ундервуде», дал простодушный аспирант-философ Володя Губин.

Это была твоя жена? Я ее не узнала. Извинись перед ней. Она мне нравится. Такая неприметная...

А это цитата из «Филиала». Слова принадлежат роковой красотке, с которой у автора когда-то был роман. (Красотка подозрительно напоминает Асю Пекуровскую).

«Худая, бледная, с монгольскими глазами. Взгляд холодный и твердый, как угол чемодана» - так Довлатов уже от собственного имени описывает в повести «Наши» первое знакомство с Еленой.

После бурной вечеринки Сергей, якобы, обнаружил наутро в своей квартире незнакомку, спящую на соседнем диване. В качестве пижамы гостья использовала армейскую гимнастерку хозяина с привинченным спортивным значком. Невозмутимая барышня пожаловалась, что тот был очень колюч и не давал ей спать.

«Его можно понять» - чистосердечно признался хозяин дома.

Правда, сама Елена утверждает, что Сергей… впервые заговорил с ней, случайно столкнувшись в троллейбусе. Но их общие друзья сходятся в том, что он предельно точно передает характер главной женщины всей его жизни:

«Лена была невероятно молчалива и спокойна. Это было не тягостное

молчание испорченного громкоговорителя. И не грозное спокойствие

противотанковой мины. Это было молчаливое спокойствие корня, равнодушно

внимающего шуму древесной листвы...».

Я знаю, почему ты продолжаешь со мной жить, - безмятежно говорила она непутевому мужу. – Тебе просто лень купить раскладушку…

Только такая жена могла терпеть писателя Довлатова более двадцати лет, перенося с редким хладнокровием его пьянство, измены, периоды тотальной нищеты и рождение детей на стороне.

«Лена не интересовалась моими рассказами. Не уверен даже, что она хорошо себе представляла, где я работаю. Знала только, что пишу» - рассказывал Довлатов про начало их сложных отношений в повести «Чемодан». Хотя впоследствии именно она лично набьет на печатной машинке полное собрание его сочинений.

Елена Борисовна сначала трудилась в парикмахерской. Потом мама писателя Нора Сергеевна помогла ей освоить профессию корректора. Что ей очень пригодилось в Америке, когда Сергей начнет выпускать в Нью-Йорке собственную газету.

В 1976 году рассказы Довлатова были опубликованы на Западе в журналах «Континент» и «Время и мы». В Ленинграде он мгновенно превратился в песону нон-грата. Писатель был жестоко бит и посажен на 15 суток за то, что, якобы, сбросил офицера с лестницы. «Если бы это было правдой, тебе бы вообще дали семь лет!» - цинично пояснили ему в отделении.

На фоне всех этих событий Елена решительно заявила, что должна подумать о будущем их дочери. Ее твердое решение эмигрировать потрясло опального литератора.

«Наступил день отъезда. В аэропорту собралась толпа. Главным образом,

мои друзья, любители выпить. Мы попрощались. Лена выглядела совершенно невозмутимой. Кто-то из моих родственников подарил ей черно-бурую лису. Мне долго снилась потом оскаленная лисья физиономия... Дочка была в неуклюжих скороходовских туфлях. Вид у нее был растерянный. В тот год она была совсем некрасивой» - вспоминал он. 24 августа 1978 года в аэропорту Пулково уже сам писатель сядет в самолет Ленинград – Вена, чтобы уже больше никогда не вернуться на родину…

«Умер от незаслуженной нелюбви»

…Август в Нью-Йорке 1990 года выдался очень жарким, но в пригороде было полегче. В тени маленького домика на скамейке, сколоченной собственными руками, сидел абсолютно седой усталый человек. Дачу он купил всего несколько месяцев назад, лично посадив на участке три березы и даже навесив в доме двери без посторонней помощи. Правда, ни одна из них не закрывалась… 12 лет эмиграции развеяли все иллюзии по поводу «западного рая». Здесь тоже были свои дураки-начальники, погубившие его любимое детище – популярную газету «Русский американец». К примеру, последний владелец газеты, правоверный еврей, запрещал упоминать в заметках свинину, рекомендовав заменять ее фаршированной щукой. Существовала и цензура: в «Ньюйоркере» из его рассказа стыдливо выкинули комичный эпизод, где фигурировал… резиновый пенис.

Книги издавались, но оценить их по достоинству могли только литературные критики, да жители русскоговорящего района Брайтон-Бич.

«Я всю жизнь чего-то ждал: аттестата зрелости, потери девственности, женитьбы, ребенка, первой книжки, минимальных денег, а сейчас все произошло, ждать больше нечего, источников радости нет. Главная моя ошибка - в надежде, что, легализовавшись как писатель, я стану веселым и счастливым. Этого не случилось» - с горечью писал он своему другу.

Мужчина тоскливо думал, что уже скоро ему предстоит отправиться в раскаленный от солнца центр города, встречать очередных гостей из России. С началом перестройки они зачастили. «Ко мне уже едут не друзья друзей, и даже не приятели приятелей, а уже малознакомые малознакомых!» - сокрушался он. Однако, отказать был не в силах.

На крыльцо выскочил симпатичный русый мальчишка с длинной челкой, и на сердце у седовласого потеплело. Рождение Коли в 1984 году почти совпало с появлением на свет повести «Заповедник». Мужчина еще не знал, что в России это будет одно из самых популярных его произведений. В самом конце повести отчаявшемуся главному герою звонит жена из-за границы.

«Я только спросил:

Мы еще встретимся?

Да... Если ты нас любишь...

Любовь - это для молодежи. Для военнослужащих и спортсменов... А тут все гораздо сложнее. Тут уже не любовь, а судьба...»

Настроение у мужчины улучшилось. Он бодро встал, потрепал мальчишку по голове и энергично отправился к машине….

Последний крупный русский писатель конца XX века Сергей Довлатов скончался в Нью-Йорке 24 августа 1990 года. Это случилось во время очередного продолжительного запоя, наступившего после встречи с гостями из Москвы. Остановилось сердце. По этому поводу его близкий друг Игорь Ефимов высказался так:

Что бы ни было написано в свидетельстве о его смерти, литературный диагноз должен быть таков: «Умер от безутешной и незаслуженной нелюбви к себе».

Я видал: как шахтер из забоя,
выбирался С.Д. из запоя,
выпив чертову норму стаканов,
как титан пятилетки Стаханов.
Вся прожженная адом рубаха,
и лицо почернело от страха.
Ну а трезвым, отмытым и чистым,
был педантом он, аккуратистом...

В более, нежели перестроечный СССР, гуманном, но все же живущем по определенным правилам благопристойности американском эмигрантском мире Довлатов, переваливший за сорокалетний рубеж отец четверых уже к тому моменту детей от трех женщин (младший сын родился уже в Штатах), пытался как-то систематизировать свой быт, ограничивать порывы своих страстей. На выступления перед читателями и журналистами он надевал именно рубахи, как в лосевском стихотворении. С модными в те времена погончиками и накладными карманами с клапанами, расстегнутые на груди так, чтобы была видна маскулинно-лохматая грудь.

Однако при всей этой харизматичной и отчасти демонстративной маскулинности Довлатов был не слишком здоровым и крепким человеком. «Сергей Довлатов виделся окружающим таким огромным, здоровым и сильным, а был больным, изношенным, -
писал вскоре после смерти писателя в 1990 году его знакомый по эмигрантским кругам Юрий Дружников в мемуарной статье «Летописец Брайтон-бич». - Мы знаем, что он добровольно изнашивал сам себя, несмотря на запреты врачей. <...> Но у врача и писателя разные, подчас противоположные задачи. Врач хочет уберечь писателя от стресса, а писатель стремится к вредному для здоровья состоянию».

Эта последняя фраза особенно верна для русских писателей, многие из которых «стремились к вредному для здоровья состоянию» самыми разными способами, наверное, помогавшими им творить. Алкоголь и женщины, нервозатратные приключения вроде фарцы и диссидентства, ссоры с врагами и друзьями, обиды на критиков и пасквили на них, скрытая ностальгия и открытое неприятие «страны исхода» - все это подточило Довлатова, каким бы исполином он ни казался. Но именно на этом всем и построены его тексты, прославившие автора на родине уже после смерти.